Образование Болгарского экзархата

Россия не могла оставаться безучастной к происходившему между Константинополем и болгарами. И хотя относилась с сочувствием к болгарскому народному движению, в то же время не считала возможным поддерживать борьбу против Константинопольского Патриархата, поскольку в основу русской политики на Ближнем Востоке был положен принцип единства Православия. После событий 1860 года в Константинополе русская дипломатия начала энергичные поиски примирительного решения болгарского церковного вопроса. Граф Н.П. Игнатьев, русский посол в Константинополе (1864–1877), неоднократно запрашивал соответствующие директивы от Святейшего Синода, однако высшее руководство РПЦ воздерживалось от определенных высказываний, поскольку Константинопольский патриарх и Великая Церковь не обращались к ней с каким-либо требованием. В ответном послании Константинопольскому патриарху Григорию VI (от 19 апреля 1869 г.) Святейший Синод выразил мнение, что до известной степени правы обе стороны – и Константинополь, хранящий церковное единство, и болгары, законно стремящиеся иметь национальную иерархию[1].

Патриарх Григорий VI, один из самых выдающихся иерархов XIX века, активно пытался примирить враждующие стороны и в мае 1867 года предложил болгарам проект примирения, в котором содержались максимальные уступки греческой стороны. Однако этот проект не решал вопроса о смешанных епархиях и поэтому не был принят наиболее радикально настроенными из болгарских вождей[2].

Российское посольство несколько раз организовывало греко-болгарские переговоры, но эти попытки так ни к чему и не привели из-за крайности мнений обеих сторон. В 1869 году переговоры были даже близки к успеху, но патриарх не решился дать согласие на отделение Болгарской Церкви. Наконец 27 февраля 1870 года турецким правительством на основе данного почти согласованного проекта был издан знаменитый фирман, учреждавший Болгарскую экзархию[3].

О том, каким образом это было достигнуто, мы можем узнать из письма Н.П. Игнатьева к Найдену Герову, вице-консулу в Пловдиве.

«Милостивый государь Найден Герович! В донесении Вашем от 8 июля 1870 года за № 49 Вы сообщаете мне о толкованиях, вызванных в среде филиппопольского болгарского населения появлением фирмана по церковно-болгарскому вопросу.

При специальном знакомстве Вашем с ходом болгарского дела Вам нетрудно будет рассеять недоумения наших единоверцев насчет причин, побудивших турецкое правительство к изданию фирмана. Вам очень хорошо известно, что лишь нашим непрестанным настоянием около Али-Паши, которого мы запугивали возможностью народного взрыва в случае дальнейших отсрочек, болгаре обязаны тем знаменательным актом, в котором они по справедливости видят зародыш будущей своей независимости. В этом-то почти насильственном исторжении фирмана у турок и лежит объяснение тех не кажущихся только, а действительно противоречий, которые болгаре не могут не заметить между общим неприязненным характером турецкой политики в отношении к ним и льготами, дарованными им по фирману.

Конечно, уступая настоятельным требованиям нашим, турецкое правительство, а равно и враждебная нам западная дипломатия утешали себя мыслью, что издание фирмана усугубит вражду между греками и болгарами, а может статься, и вовлечет последних в раскол, могущий лишить их как симпатий прочих славянских народностей, так и в особенности нашей поддержки. От благоразумия и умеренности болгар зависит теперь обмануть злобные ожидания и надежды врагов Православия. Они должны ждать от времени миролюбивого соглашения с Великою Церковью и окончательного разрешения церковного вопроса. Что же касается до нашего посредничества, то, конечно, оно одно лишь удерживало до сей поры Вселенского патриарха от приведения угроз в действие; теплое сочувствие наше к единоверным братьям служит надежнейшим ручательством, что мы и на будущее время не оставим болгар своим содействием, пока они сами не будут преступать пределов благоразумия и будут держаться на твердой почве Православия…»[4]

Согласно п. 1 фирмана, управление духовно-религиозными делами всецело предоставлялось Болгарскому экзархату. Ряд пунктов оговаривал каноническую связь новообразованного округа с Константинопольским Патриархатом: по избрании экзарха Болгарским Синодом, Константинопольский патриарх выдает подтвердительную грамоту (п. 3); его имя должно поминаться за богослужением (п. 4); по делам вероисповедания Константинопольский патриарх и его Синод оказывают Болгарскому Синоду требуемую помощь (п. 6); из Константинополя болгары получают святое миро (п. 7). В пункте 10 определялись границы экзархата: в него входили епархии, где преобладало болгарское население. В областях со смешанным населением предполагалось провести «референдумы» среди населения – за подчинение юрисдикции Болгарского экзархата должно было высказаться не менее ⅔ жителей.

Однако Константинопольская Патриархия объявила фирман неканоничным документом. Патриарх Григорий VI выразил намерение созвать Вселенский Собор для рассмотрения болгарского вопроса. В ответ на его послание к автокефальным Церквям Святейший Синод Русской Церкви отклонил предложение о созыве Вселенского Собора и советовал принять фирман об учреждении Болгарского экзархата, поскольку в него вошли все основные положения проекта патриарха Григория VI, а различия между ним и фирманом незначительны[5]. Правительство Турции также не согласилось на созыв Вселенского Собора, и патриарх Григорий VI оставил кафедру. Уже после этого он писал в письме А.Н. Муравьеву: «Благодарение Богу, не допустившему нам искуситься сверх нашей силы и быть принужденным видеть святую Церковь всецело или в частях ее страждущею каким-то неизлечимым недугом, дотоле ей неведомым, ибо мы не привыкли к новому принципу деления по народностям христиан, возрожденных от одной купели и живущих в одном городе и епархии»[6].

Тем временем болгары приступили к созданию административной структуры экзархата. Необходимо было составить временный орган управления для подготовки проекта устава[7], который должен был, согласно п. 3 фирмана, определить внутреннее управление Болгарского экзархата.

	Участники Первого церковно-народного собора, 1871 г.

Первый Церковно-народный собор проходил в Константинополе с 23 февраля по 24 июля 1871 года под председательством митрополита Ловчанского Илариона. Принятый Собором устав был передан на одобрение Высокой Порте, но впоследствии так и остался не утвержденным османским правительством. Одним из основных принципов, заложенных в этом документе, стала выборность: на все церковные должности (включая чиновников экзархата) кандидаты не назначались, а выбирались. Значительную роль в церковной жизни были призваны играть миряне – члены смешанных советов.

Некоторые современники весьма отрицательно относились к этому принципу: «Поистине миряне действуют паче духовных, они влекут за собою и своих пастырей, вместо того чтобы быть от них руководимыми, и то же самое мы видим на стороне греков, хотя те и другие стараются дать сему делу оболочку церковную…

Грустно подумать и о том, кто сии мирские руководители отцов своих духовных. Люди светские, честолюбивые, с образованием отчасти заграничным, занятые гораздо более интересами житейскими, нежели церковным вопросом, который едва ли разумеют духовно. Повторяю опять: страшно желать и принять за них отлучение, хотя не правы и отлучающие столь жестоко!»[8]

Провозглашение автокефалии и реакция Константинополя

Новый Константинопольский патриарх Анфим VI, избранный на престол в 1871 году, был готов найти пути примирения с болгарской стороной, за что подвергся жесткой критике со стороны проэллинской партии. Но большинство болгар просило султана признать Болгарский экзархат полностью независимым от Константинопольского Патриархата. Углубление распри привело к тому, что Высокая Порта ввела в действие фирман 1870 года в одностороннем порядке. 11 февраля 1872 года османское правительство дало разрешение на избрание экзарха Болгарии. Уже через пять дней был избран экзархом Анфим I, митрополит Видинский. 23 февраля 1872 года он был утвержден в новом звании правительством и 17 марта прибыл в Константинополь к исполнению своих обязанностей. 2 апреля 1872 года Анфим I получил султанский берат, определявший его полномочия как верховного представителя православных болгар. Однако Константинопольская Патриархия не признала законными эти деяния.

Экзарх Болгарский Анфим писал А.Н. Муравьеву 12 апреля 1872 года: «Но что же могу я сделать пред неприязненными чувствами, какие питает ко мне и ко всему народу нашему Вселенская Патриархия?.. А вследствие сего благочестивый болгарский народ, отчаявшись получить желаемые права, может решиться на какой-либо отчаянный поступок…

Причины этого печального явления суть: уничтожение независимости Болгарской Церкви, небрежность посылаемых в Болгарию духовных начальников и пастырей к духовному воспитанию своей паствы и презрение, с каким относились пастыри к этим юным чадам Православной Церкви»[9].

11 мая 1872 года, в праздник святых братьев Кирилла и Мефодия, экзарх Анфим I с тремя сослужившими ему архиереями, несмотря на запрещение патриарха, провел праздничное богослужение, после чего зачитал акт, подписанный им и шестью другими болгарскими архиереями, в котором провозглашалось восстановление независимой Болгарский Православной Церкви. Были поставлены митрополиты экзархата, 28 июня 1872 года получившие от османского правительства бераты, подтверждавшие их назначение. Кафедра экзарха оставалась в Константинополе до ноября 1913 года, когда экзарх Иосиф I перенес ее в Софию.

На заседании Синода Константинопольской Патриархии 13–15 мая 1872 года экзарх Анфим был лишен сана и низложен, митрополиты Панарет Пловдивский и Иларион Ловчанский отлучены от Церкви, а епископ Макариопольский Иларион предан вечной анафеме; церковным наказаниям были подвергнуты все иерархи, клирики и миряне экзархата.

В августе-сентябре 1872 года в Константинополе состоялся Собор с участием иерархов Константинопольского Патриархата (в том числе бывших патриархов Григория VI и Иоакима II), патриархов Александрийского Софрония, Антиохийского Иерофея и Иерусалимского Кирилла (последний, однако, вскоре покинул заседания и отказался подписаться под соборными определениями), архиепископа Кипрского Софрония, а также 25 епископов и нескольких архимандритов (в том числе представителей Элладской Церкви).

Ко времени Собора «основы схизмы лежали уже глубоко, – читаем мы у И.И. Соколова. – Порта своим вмешательством в церковное дело утвердила болгар в филетизме, а греки-миряне давлением на патриарха и Синод устранили всякую возможность уступок в церковной распре, превращенной в национально-политическое дело. И вот, Константинопольский Собор 16 сентября 1872 года утвердил определение о церковной схизме болгар»[10].

Константинопольский Собор начал свои заседания 29 августа 1872 года. Была назначена специальная комиссия для подготовки доклада о провинностях болгар. Доклад был сделан 12 сентября. Он содержал исторический обзор развития церковного спора, истолкование национального начала в Церкви как ереси филетизма и анализ «антиканонических» дел болгар. 16 сентября Собор принял акт об извержении болгарских архиереев и орос, объявляющий Болгарскую Церковь схизматической[11]. На следующий день орос был прочтен в патриаршей церкви, а в течение недели и во всех греческих храмах Константинополя.

Многие богословы высказали свое мнение о каноническом достоинстве этого соборного решения. Одним из противников признания этого отлучения выступил архиепископ Макарий (Булгаков).

Архиепископ Литовский Макарий (будущий митрополит Московский) составил в 1873 году записку, посвященную греко-болгарскому вопросу и преимущественно анализу решений Константинопольского Собора 1872 года.

«Непогрешимы только Вселенские Соборы, а Поместные могут погрешать и уклоняться от истины; к сожалению, это подтвердил собою и Константинопольский Собор… Он осудил их [болгар] за их филетизм, или желание восстановить свою народную Церковь, совершенно несправедливо… – писал святитель Макарий. – Мы не вправе уже считать их раскольниками, такой приговор не имеет силы и действительно отлучить их от Церкви»[12].

По мнению архиепископа Макария, несправедливо само основное обвинение, что болгарский филетизм – это ересь, потому что существование Церкви по народностям – это древняя православная практика, которая не противоречит ни евангельскому учению о единстве всех верующих во Христа, ни догмату о единстве Христовой Церкви. Тем более что, как констатировали негреческие дипломаты и церковные деятели, Константинопольская Патриархия в споре с болгарами руководствовалась именно национальными греческими интересами, во имя которых она не желала допустить болгарской церковной самостоятельности. В сущности обсуждавшийся на Константинопольском Соборе вопрос не относился к православной догматике или канонике, как это толкует Собор, а был вопросом церковного управления.

Кроме того, присутствовавшие на Соборе архипастыри были лишены духовной свободы, необходимой для беспристрастного обсуждения спорных вопросов, а обвиняемые болгарские архиереи не имели возможности себя защитить, как повелевает историческая практика на Вселенских Соборах.

В-третьих, Константинопольский Собор был не Вселенским, а Поместным, и его решения не являются обязательными для всего православного мира[13].

К тому же, на Соборе не было представителей Русской, Румынской и Сербской Церквей. Иерусалимский патриарх Кирилл не подписал акт о схизме, а Синод Антиохийской Церкви противоречил своему главе – патриарху Иерофею, так что согласие с решением Собора, данное патриархом, не было одновременно согласием всей Антиохийской Церкви[14].

Мы узнаем причины, побудившие патриарха Иерусалимского Кирилла не подписать соборное постановление, из его письма А.Н. Муравьеву 28 января 1873 года: «Когда по приглашению Святейшего Вселенского Патриарха мы прибыли в июле месяце прошедшего года из Иерусалима в Константинополь и узнали дела поближе, мы нашли все умы в большом волнении, возмущенные воплями черни и предвзятыми мнениями, не имеющими ничего более в виду, как только одни национальные антипатии. По сей причине мы не одобрили того неправого пути, на который столь нерассудительно вступила Константинопольская Церковь»[15].

Один из аргументов, ставящих под сомнение беспристрастность решения Константинопольского Собора, приводит А.Н. Муравьев в письме к Вселенскому патриарху Анфиму от 11 октября 1872 года: «Отпадение эллинское резко совершилось, без всяких предварительных переговоров, в одно время с политическим отсечением королевства от империи Оттоманской, и, несмотря на то, хотя нарушено было общение, Церковь сия не была провозглашена соборно и торжественно схизматическою, все архиереи ее не были отлучены и низложены, и не пало на нее обвинение в новой ереси племенолюбия, в коей обличают теперь болгар по их разноплеменности, потому что греки единоплеменны между собой. И что же? Эти самые эллины афинские, позабыв собственное свое многолетнее отчуждение от церковного единства, теперь первые двигатели осуждения болгар и самые жаркие их противники!»[16]

Каноническая оценка Болгарской автокефалии

Итак, вкратце осветив историю провозглашения автокефалии Болгарской Церкви в 1872 году, попытаемся применить принципы ее получения к оценке данного исторического события.

Вопрос об источниках автокефалии Болгарской Церкви

Очевидно, что в рассматриваемый нами период времени Болгарская Церковь являлась частью Константинопольского Патриархата, поэтому единственным каноническим источником автокефалии Болгарской Церкви могло быть решение Поместного Собора Константинопольской Церкви. Такого решения, как мы знаем, принято не было. Поэтому с точки зрения церковных канонов самопровозглашенная автокефалия Болгарской Церкви не могла считаться законной до признания ее Вселенской Патриархией.

Однако фактическая история этого признания заставляет задуматься. В 1945 году, спустя 73 года после описанных выше событий, Константинопольский Патриархат признал, что «болгарская схизма… является анахронизмом». Был подписан «Протокол о ликвидации существующей годами аномалии в теле святой Православной Церкви…»[17] То есть, по сути дела, было признано, что данный конфликт исчерпывается сроком давности, а анафема «ереси филетизма» 1872 года de facto признавалась «аки не бывшей». Таким образом, изменила свою позицию, как бы «покаялась», именно Константинопольская Патриархия. Болгарская же Церковь ничуть не изменила заявленным ею в 1872 году принципам.

Данный факт некоторые современные деятели (например украинские раскольники из «Киевского патриархата») пытаются толковать как исторический прецедент, дающий основания существованию самопровозглашенных автокефалий. Однако такой вывод нельзя назвать честным. Согласие и соборное определение Церкви-Матери не является единственным источником автокефалии. Необходимо также согласие прочих автокефальных Церквей. Новая автокефальная Церковь должна установить братские отношения со всеми Поместными Церквями. И вот по этому пункту Болгарский экзархат кардинально расходится с украинскими раскольниками, которых не признавала и не признает ни одна Поместная Церковь. Болгарская же Церковь в годы схизмы поддерживала довольно тесные церковные отношения, прежде всего, с Русской Церковью, которая неофициально пыталась содействовать примирению Церквей и снятию схизмы[18]. В частности, отношения Русской и Болгарской Церквей выражались в следующем.

Русский Синод передавал Болгарской Церкви богослужебные облачения, книги, сосуды; занимался вопросами юридического устройства Церкви в Болгарском княжестве.

По ходатайству экзарха Болгарского Русский Синод принимал болгар в русские духовные школы, выделял стипендии.

Отдельные иерархи Русской Церкви снабжали Болгарскую экзархию святым миром. Святое миро высылали в Болгарию архиепископ Кишиневский Сергий, митрополит Киевский Платон, а также митрополит Петербургский Палладий.

Некоторые русские архиереи по своему усмотрению и соизволению допускали низших болгарских клириков служить вместе с русским духовенством, а учившиеся в русских духовных семинариях и академиях болгарские духовные лица участвовали в совершении богослужений в храмах духовных школ. В годы освободительной русско-турецкой войны 1877–1878 годов представители русского военного духовенства служили в болгарских храмах вместе с болгарскими клириками.

Это общение русского духовенства с Болгарской Церковью Константинопольская Патриархия считала актом отрицания схизмы Русской Церковью, что было выражено письменно в 1878 году. Русский Святейший Синод ответил, что он не согласен с решением Константинопольского Собора 1872 года о болгарской церковной схизме, но, желая содействовать примирению болгар и греков, считает, что, согласно 1-му правилу святого Василия Великого, различающему ересь, раскол и самочинное сборище, болгары, осужденные Собором 1872 года, не раскольники, и экзархийские епископы и священники могут быть приняты, если они пожелают соединения с осудившей их Церковью, после покаяния, в том же духовном чине, какой они имеют.

Восприняв такой взгляд на болгаро-греческие отношения, Русский Святейший Синод долгие годы оставался вне полноты канонического общения с Болгарской Церковью.

Условия, или факторы, автокефалии

У Болгарской Церкви были также особые условия, или факторы, автокефалии.

Речь идет, во-первых, о том, что до описываемых событий Болгарская Церковь уже была автокефальной не одну сотню лет, и произошло лишь восстановление весьма древнего обычая.

Во-вторых, существенным моментом является единодушное стремление к церковной независимости у епископата, клириков и мирян, которое мы обнаруживаем в Болгарской Церкви. Желание народа Божиего должно учитываться при спорной юрисдикции, в соответствии с 112-м и 132-м правилами Карфагенского Собора.

Если говорить о главном критерии дарования автокефалии, который обозначен как «благо Церкви», то в исторической ситуации середины XIX века несомненным благом являлся бы мир церковный, который мог бы быть достигнут, если бы Константинопольский Патриархат признал султанский фирман 1870 года и созданную в соответствии с этим документом Болгарскую экзархию.

Хотелось бы закончить наше рассмотрение тех событий цитатой из статьи И.Е. Троицкого о болгарском вопросе, которая перекликается с проблемой, затронутой протопресвитером Александром Шмеманом в статье «Знаменательная буря»[19], в том, что Константинопольский Патриархат имеет тенденцию переносить реалии Византийской империи в современную жизнь без особой корректировки.

«Болгария, утратившая свою церковную автокефальность в 1767 году (случилось ли это по доброй воле болгар, которые будто бы сами просили Константинопольского патриарха Самуила о принятии их в состав своего Патриархата, как утверждают греки, или против воли, путем насилия и обмана, как уверяют болгары, в данном случае особенного значения не имеет; и добровольное подчинение в данное время и при данных обстоятельствах не могло иметь значения безусловного подчинения на все времена и при всех обстоятельствах), пожелала ее возвратить в 50-х годах текущего (речь идет о XIX веке. – и.Т.) столетия. Но Константинопольская Церковь вместо удовлетворения этого желания обвинила болгар в филетизме и на Константинопольском Соборе 1872 года объявила их состоящими в схизме. Формально она была права, так как, по общему ходу развития церковной и политической жизни на Востоке, две самостоятельных Церкви в пределах одного государства представлялись аномалией, и лишь тот народ получал право на автокефальную Церковь, который имел самостоятельное государство, хотя в данном случае приравнение Турецкой империи к Византийской страдало очевидной неточностью. Отношение между Церковью и государством в Турции были совсем другие, чем в Византийской империи»[20].

В истории возобновления автокефалии Болгарской Церкви в XIX веке особое внимание привлекают постановления Константинопольского Собора 1872 года.

Не соглашаясь[21] вслед за Русской Церковью XIX века с отлучениями болгар, мы, однако, не можем сбросить со счетов проблему филетизма. Парадоксальный, но, ознакомившись с рядом исторических свидетельств и вникнув в суть греко-болгарской распри, можно сделать вывод, что не только болгары, но и греки в тот момент были подвержены филетизму. Именно греческий национализм заводил в тупик многочисленные переговоры, приводил к негибким решениям и разразился анафемами в 1872 году. Итак, филетизм – это крайность, которая подстерегает любую автокефальную Церковь, когда национальные идеи и принципы возносятся слишком высоко. Но мы не можем дать точного положительного определения, как универсализм в Церкви должен сочетаться с национальным началом. Здесь можно провести аналогию с халкидонским догматом, который выражен апофатически знаменитыми четырьмя «не». Так вот, и в нашем случае мы лишь можем свидетельствовать, что Православие не отвергает национальное начало, это не чистый универсализм, к чему склонны католики. Но это и не национализм в крайнем выражении – не филетизм. Православная экклесиология и в теории, и в практике стремится обрести некое неслиянное и нераздельное единство универсализма и национального начала в церковной жизни.